Под конец я сообщила, что у Олега сейчас трое детей, и уже хотела было перейти на свою грусть по поводу середины жизни, но не успела: мы снова дошли до моего дома, и Кир остановился. Он выглядел усталым, и тут я осознала, что он за весь наш второй квадрат не проронил ни слова.

– Прости, что заговорилась. Рта не дала тебе открыть.

– Все нормально. Я и хотел узнать твои новости. Да и твой рассказ был интересный, – сказал он со своей кривоватой улыбкой.

– А что твоя личная проблема? Ты ее решил? Давай добавим к нашим двум квадратам третий, и ты мне все расскажешь, хорошо?

– Прости, не получится.

С этими словами он достал из кармана коробочку, где была флешка.

– Здесь праздничный концерт для тебя. Я собрал его из своей любимой музыки. И, чмокнув меня в лоб, он ушел.

Вернувшись к себе, я вставила флешку Кира в своей лэптоп и слушала его концерт часов до трех. Там звучал Малер, которого он высоко ценил, и вместе с ним Шуберт, Лист, Рахманинов, Пярт, а между ними время от времени пел Леонард Коэн, которого Кир очень любил. Это был замечательный подарок. Но радоваться ему мешала неясность. Что сейчас происходило между Киром и мною, стало еще непонятнее. При этом я по-прежнему чувствовала, что не было ничего страшного. Уж во всяком случае, не настолько страшного, чтобы об этом беспокоиться.

15

Связано ли было одно с другим, не знаю, но сразу после моего дня рождения здоровье матери начало заметно слабеть. Она стала уставать все быстрее, а ее голова работала все хуже. Я не сразу поняла, что происходящие перемены необратимы. У нее становилось все меньше желаний, она все чаще равнодушно относилась к тому, что ее прежде радовало или злило. Это разливавшееся вширь безразличие стало настораживать меня больше всего остального. Я позвонила Аде Петровне, и она сама вызвалась посетить Ольгу Марковну на дому.

Когда Ада Петровна пришла к матери, а та ее не узнала, я поняла, что все серьезно. Уклончивые ответы нашего симпатичного психиатра на мои вопросы после осмотра Ольги Марковны только утвердили меня в этом выводе.

Я все собиралась позвонить Веронике Семшалиной и извиниться за дурацкое положение, в которое она попала из-за моей затеи с поздравлением Ольги Марковны, но так и не собралась. Вероника позвонила мне сама. Я услышала ее мягкий чистый голос, и откуда-то взялись силы, чтобы проговорить с ней чуть ли не целый час сразу же после моего дневного марафона. Мать спала, и такая возможность у меня была.

Мои извинения Веронике были не нужны.

– Я же понимаю, что твоей маме сейчас плохо.

Я объяснила ей в деликатных выражениях, что Ольга Марковна не первый раз реагировала неадекватно. И что это было из-за меня. Мать вбила себе в голову, что я купила звонок ее любимой актрисы, и обиделась на меня за это унижение.

– Я понимаю твою маму, – сказала Вероника. – Было задето ее чувство собственного достоинства.

Я также рассказала Веронике, что в тот же день произошло еще кое-что, что не дает мне покоя. Когда мы с матерью стояли у здания МГУ, она призналась мне, что хотела там учиться, но не смогла. Вместо нее там училась я, и она этому рада. Но в действительности все было не так. Я училась в инязе, так что сказала ей об этом. Моя поправка ее задела, и как-то так получилось, что с того момента она стала угасать. Теперь я думаю, что мне было лучше не влезать со своим инязом.

– А что она ответила, когда ты ее поправила? – спросила Вероника.

– Что это не важно.

– Так оно и было, я думаю.

– Но почему же у нее после моей поправки изменилось настроение и она захотела обратно домой? Пожаловалась, что вдруг устала. И эта ее усталость у нее с тех пор не проходит.

– Не думаю, что это из-за твоих слов. Не такие это сильные слова, чтобы влиять на здоровье. Не вини себя. Все наверняка серьезнее и глубже.

– Сегодня она не захотела есть. Не знаю, что с этим делать.

Вероника отреагировала не сразу.

– Не заставляй ее, – наконец произнесла она.

– Но как же не заставлять? У нее тогда вообще не будет сил.

Вероника опять сначала молчала, а потом ответила:

– Я представила себя на месте твоей мамы. Скажу тебе прямо, я бы не хотела, чтобы меня заставляли есть, когда я стану угасать… Я думаю, что, если близкий человек угасает, не надо чиркать спичками. Надо просто быть с ним рядом. А если в нем опять вспыхнет желание жить, тогда, конечно же, и хорошо кормить, и все остальное.

Ада Петровна выписала матери новое, более сильное лекарство, но оно вызывало у нее галлюцинации и бредовые состояния, так что пришлось вернуться к прежним средствам лечения. Они помогали Ольге Марковне все меньше, и настал день, когда она окончательно отказалась есть. В ответ на мой протест она только сказала, что так будет лучше, и потом уже никак не реагировала на мои увещевания. В этот день я решила связаться с Элеонорой.

Я набрала контактный номер «Лагеря внутренней трансформации», ожидая, что услышу голос Тани, но отозвалась другая девушка. Она не могла мне помочь выйти на прямой контакт с Малгеру. Я получила от нее стационарный номер секретариата, которого на сайте «Трансформатора» по-прежнему не было, и заверение, что мне там обязательно помогут.

Мне повезло, к телефону подошла Галина. Прошло уже несколько месяцев после моей поездки в «Трансформатор», но она меня сразу вспомнила. Я прямо сказала Галине, зачем я ищу Малгеру, и она пообещала передать ей, что состояние здоровья ее матери стало критическим.

Прошло несколько дней, и мне пришла эсэмэска со скрытого номера. Текст был такой: «Это, конечно, плохая новость. Но приехать сейчас я не могу. Не ищи со мной новых контактов, у меня все равно не будет возможности выехать в Москву в ближайшее время».

Ни обращения, ни подписи.

Я получила эсэмэс от Малгеру, а не от моей сестры. Малгеру и я были чужими людьми.

16

Ольга Марковна угасала медленно. Теперь она вставала с постели только по необходимости. Из лекарств принимала лишь снотворные и болеутоляющие. Когда она перестала есть, ее начали мучить боли в животе, и она из-за этого согласилась на простоквашу и сухари. Но и их ела совсем мало.

Ее любимым занятием стало лежать с закрытыми глазами. Она перестала чем-то интересоваться, в том числе своими любимыми телевизионными программами, хотя я и переставила в ее комнату телевизор, прежде стоявший в гостиной.

И вот наступило утро,